Olga Zotova

Консультирование, направленное на решение

Захотелось написать про нарративную обучающую группу, где я учусь с осени. Хотя что писать не очень понятно. Наверное, про то, что там есть уровень обучения, и хочется разобраться с «картами» и с «хорошими вопросами», и с практикой, и чтобы все получалось, и это тоже хорошо и как-то продвигается, но особенно дороги возникающие иногда в группе моменты какого-то звенящего резонанса, когда люди действительно оказываются близки друг другу какими-то неожиданно точно сошедшимися вдруг деталями. Когда ты понимаешь, что человек перед тобой совсем другой, и жизнь у него другая, и прошлое с будущем, и но вот в этой самой точке вы сходитесь. И как будто это отражение друг друга еще усиливает твою собственную таковость, и ваша разность никак этому резонансу не мешает, может даже делает его тем заметнее.

Иванка недавно писала про то, как группа может мудреть. И у нас происходит что-то похожее, и так это удивительно наблюдать: те же самые люди, тот же самый формат – который вначале казался местами не всегда полезным, и вызывал, что называется «групповую динамику» – теперь задает совершенно другой процесс, в нем хорошо быть в любой роли.

Формат провоцирует внимательно слушать, даже когда ты не в активной роли – и здесь у меня как-то больше, чем в обычной жизни? получается учиться у других людей, на их стратегиях, давних или прямо здесь раскопанных/созданных, и даже больше – тому, какие они просто есть. (То, что люди хорошие, было бы слишком простым объяснением).

А с последнего занятия хочется забрать с собой тему «тревожной весны». Все-таки, весны. И что возможно перемещаться.

У Данилы Гуляева важная для меня серия постов про нормы.

Начало здесь:
Каждому из нас часто указывают на нормы, особенно в блогах — какое поведение нормально или ненормально, что в вашей личности нормально или ненормально? Это могут быть люди разных профессий — в том числе психиатры или психологи, то есть люди, которые считаются экспертами по нормам. да и любой, кто берется квалифицировать, что норма, а что нет — выступает в роли эксперта по нормам. Можно принять это на веру, а можно более точно узнать, о какой норме идет речь — пусть ответят, раз эксперты.

А здесь развернулась жаркая дискуссия по поводу нормотворчества.

Originally posted by at генератор случайных норм

Яркий пример власти норм, о которой я тут давеча писал — пост юзера olgapisaryk:
"Основные проблемы поведения и обучения детей, не обладающих энергией дерзновения"

Не буду развернуто цитировать — можно почитать по ссылке. Да и название очень емкое и говорящее. В этом тексте четко видно, как некий эксперт предлагает идеи, на фоне которых живые люди вдруг оказываются ненормальными, патологическими, с недостатками и дефектами. Обратите внимание на обилие всевозможных НЕ и прочих маркеров отсутствия — "не обладающие", "недостаток", "не настроен", "отсутствует", "не чувствует", "нету стремления", "лишен". Это я только по подзаголовкам прошелся, в тексте еще больше.

Как вам такое? Вот живет себе человек, ребенок или взрослый — живет своей жизнью, своими нуждами, процессами, интересами. И появляется вдруг кто-то, у кого есть прекрасная теория, что у этого человека должно быть ЧТО-ТО — некое качество, свойство, куда-то он должен развиваться. И на фоне этой теории человек оказывается инвалидом — этого ЧЕГО-ТО у него нет или мало. Он этого лишен, оно в нем не развито. А раз не развито и лишен, то значит у него него обнаружены недостатки, дефекты и патологии.
Ненормальный детектед.

И если не вопринимать эту идею критически, то ведь и правда может показаться, что ваш ребенок или вы сами — это такой набор дефектов. Экспертов то много, и теорий много — и согласно каждой из них у вас ЧТО-ТО должно быть, а иначе — ДЕФЕКТ. И миллион всего еще надо в вас добавлять, развивать, наращивать, инкорпорировать, внедрять. Лечить, исправлять, исцелять. И вы оказываетесь страдающим и проблемным, а носитель идеи — экспертом, диагностом, исцеляющим.

А если же воспринимать критически, то можно заметить, что все эти недостатки появляются именно потому, что теория такова, а не человек таков. Не было бы теории, что ЧТО-ТО в человеке обязательно должно быть, то не было бы и недостатка этого ЧЕГО-ТО. Хорошо еще взрослому — он может все же как-то одуматься и сам решить, что в нем должно быть, а чего не надо. А ребенку то сложнее — его то никто и не спрашивает, нужна ли ему энергия дерзновения. 

Понятно, что такие теории появляются не садизма ради, а чтобы пользу принести. Люди сталкиваются с каким-то проблемами — чаще всего, им сложно приспособиться к социуму, у которого множество разных требований. Специалисты эту проблему изучают, чтобы помочь, вводят новые понятия для описания этих проблем и создают новые теории. Но в какой то момент происходит перевертыш — понятия и теории выходят на первый план. Проблема, оказывается, не в том была, что кому-то от чего то сложно. А в том, что он не соответствует этим понятиям — у социума появилось еще одно требование. И чтобы человеку помочь, нужно как-то его отформатировать — вот будешь соответствовать нашим теориям, тогда и проблема твоя решится. Это я схематически упрощенно описываю, все сложнее, конечно, но общая схема мне представляется такой. 

Я понимаю, что выступаю сейчас в роли борца с мельницами — наша культура устроена нормативно на уровне своих базисных допущений. И это такой эволюционный этап — благодаря этому, возможно, выживали и самоорганизовывались популяция и цивилизация. Но может он уже проходит, этап этот? В данном примере особенно хорошо видно, насколько бывают абсурдны новые нормативы — энергия дерзновения, fucking shame! В возрастной психологии и в психологии развития и так хватает всяких нормативов — "энергии дерзновения" еще не хватало.

А потом сотни тысяч мамаш будут обивать пороги коррекционных центров, и, пряча стыдливо глаза, выговаривать дрожащими голосами: "У моего ребенка нет энергии дерзновения, сделайте что-нибудь — ночами не сплю, жизни нет". Я понимаю, что дело не в авторе (Ольга, извините за резкость) — скорее всего, это прекрасный человек и специалист в чем-то своем. Дело в доминирующих дискурсах, извиняюсь за выражение. И вот тут вопрос — будем ли мы позволять этим дискурсам доминировать над своей жизнью и над жизнью детей? Или же критически относиться к очередному нормофашизму? Простите за пафос — это у меня энергия дерзновения, должно быть)

фото

От себя добавлю, что эта тема особенно мне откликается в контексте родительства. Потому что нет другой такой настолько уязвимой в отношении советов экспертов группы людей, как родители, особенно маленьких детей. Эксперты все – от родственников и соседей до медиков, психологов, учителей и тренеров. При этом это не значит, что эти советы сплошь плохи — нет, зачастую они полезны, а медицинские бывают жизненно необходимы. Вопрос, как принимать и давать эти советы так, чтобы не мешать естественной способности человека справляться со своими жизненными задачами, не разрушать его способность доверять себе и ребенку.

Читаю недавно вышедшую книгу «Нарративные решения в краткосрочной терапии», пока дошла до середины и совсем развернуто писать нет времени, но книжка хорошая, авторам (Джозеф Эрон и Томас Лунд) удается через терапевтические кейсы и ясные концепции изложить свое понимание того, как идеи системной терапии могут найти свое место в неэкспертном нарративном подходе.

И еще большой респект авторам за то, что они довольно много рассказывают про неуспешные случаи. недавно приводил статистику о том, что рассказы о неудачах помогают лучше учиться – и правда, «как не получилось» гораздо лучше объясняет почему конкретно авторам пришлось отказываться от уже вроде бы проверенных методов и искать новые. И у них хватает духу признаться, что даже их новые методы не являются абсолютной гарантией, и человек может понять их не так, несмотря на хорошую интенцию терапевта. Хотя первично, как обычно, действительно быть рядом. Но вот как всегда вопрос «как именно».

***
Выпишу для себя конспектом несколько ключевых предположений:

1. Чувства и действия людей в ситуации зависят от того, как они эту ситуацию воспринимают, «конструируют».
[Это в общем ни для кого не новость.]

2. Конструирование события или ситуации и, следовательно, того, как человек ощущает себя и как действует, зависит от его видения окружающих. Это видение включает в себя образ мотивов другого человека и его намерений, а также собственный образ самого себя в глазах окружающих.
[Для меня это важный момент, именно это понимание «образа себя в глазах других» достраивает для меня многие по-другому непонятные ситуации.]

3. «Предпочитаемые образы» отражают то, каким бы человек хотел бы сам себя видеть, каким об бы хотел видеть других и каким бы он хотел быть увиденным окружающими.
[Кажется все понятно, но на самом деле в проблемной ситуации эти «предпочитаемые взгляды» бывает очень сложно разглядеть. Даже не какие они именно, а предположить, что они вообще имеются. Особенно в ситуации отношений, когда одно неконструктивное поведение замыкается на другое, и дальше запускается порочный круг. Увидеть, что на самом деле ребенок, который к примеру бьет младшего брата, хочет «быть хорошим». Собственно, в этом и состоит суть работы — распознать эти предпочитаемые намерения (а может быть и воссоздать его в процессе распознавания), дать людям увидеть их друг у друга и исходя из этого перестроить конкретные взаимодействия.]

4. Человек испытывает негативный опыт и ощущает неприятные эмоции, такие как фрустрация, печаль или тоска, когда (1) его действия расходятся с предпочитаемым образом себя, (2) его восприятие себя расходится с предпочитаемыми взглядами, и (3) он предполагает, что окружающие видят его в том образе, который не соответствует его предпочитаемым взглядам.

5. Проблемные взаимодействия возникают тогда, когда человек начинает замечать, что другие видят его отлично от его собственных предпочтений. Это часто происходит во время перемен в семье, взросления, когда образ себя и других является изменчивым, гибким, еще не установленным.

[Вот в этом расхождении, разрыве между желаемым и реальным часто и заключен источник беспокойства, с которого все начинается, и соответственно, здесь можно начать раскручивать проблему в обратную сторону.]

Важный момент: эти идеи кажутся системными – про взаимовлияние, петли обратной связи – но на самом деле тут важно, что про это рассказываются истории. И именно внутри истории эти части «системы» оказываются развернуты во времени. И тогда приобретают значение маленькие детали, несостыковки, «до» и «после», то время в прошлом, когда система еще работала, и то возможное будущее, в котором она будет работать. У меня есть про это какой-то пока еще смутный образ того, как это устроено, надо будет найти ему форму.

***

Еще там был один хороший вопрос, указание на противоречие:

«Как может некто с предпочитаемым образом себя и способностями X (компетентный, уверенный, независимый, и т.д.) оказаться в ситуации Y (депрессии, страха, волнения) и воспринимаемым для других Z (некомпетентным, неспособным, и т.д.)?»

Другими словами, как так вышло, что такие хорошие намерения такого хорошего человека привели к такому отвратительному результату?

Мне любопытно так на это посмотреть. Только не пытаться ответить обобщенно, не забывать, что все дело в деталях X, Y и Z.

Почему же я никак не напишу про Арта Фишера, которого переводила месяц назад? Виктор Богомолов, который привез его в Москву, немного написал, хотя не знаю, будет ли что-то из этого понятно тем, кто там не был.

Если совсем коротко: Арт для меня — самый человечный человек в этой осени. Да и не только этой. Я не собиралась его переводить, но переводчик, с которым была договоренность, не смог, и предложили мне. И это было местами тяжело (физически для восприятия), но как-то очень сильно.

Про человечность. Я не знаю, всех ли переводчиков накрывает страх не вспомнить слово. Меня, бывает, накрывает, и уже задним числом я думаю вдруг: стоп, а как же будет «преступник?» И тут понимаю, что слово «criminal» я не слышала не разу. Надо понимать, что это был семинар по работе с домашним насилием. Но единственные слова, которые Арт использовал по отношению к тем, с кем они работают — «люди, с которыми мы работаем», «мужчины» или «наши мужчины». Вообще-то их организация Alternatives Institute — исправительное, по сути, учреждение, они консультируют мужчин, совершивших насилие в семье. Почти половина тех, с кем они работают, попадает к ним по решению суда. (И это большой прогресс — то есть больше половины приходит добровольно, а десять лет назад, до того, как они начали применять новые практики, принудительно направляли 99%). Все это происходит в регионе, которое называется Nova Scotia, это такая канадская сельская глубинка. На самом деле, это всего два часа лету до Нью-Йорка, но скорее всего, вы про эти места ничего не слышали — сам Арт говорит, что они для многих «невидимы», и в чем-то может и «к лучшему».

Я очень мало знаю про социальную работу, но из обсуждения становится понятно, что сходство нашей государственной машины с канадской минимальны. То есть если там государственная машина настолько прочна и эффективна, что практика защиты одних граждан от других в результате воспроизводит практики насилия — и это тоже весьма неприятно, по контрасту становится заметно, как наша «машина» не защищает совсем никого. Но это не отменяет применимости его идей. Только здесь ясность изложения меня покидает. Потому что идеи эти контр-интуитивные, с ними неспокойно, а отложить их тоже не получается.

Например, очень важная идея, из Фуко, о том, что не существует «невинных мест» и практик. Почитайте лучше здесь, лучше у меня не получится передать. Это очень важное послание: против самоуспокоенности. Про то, чтобы не считать свои ценности и действия «невинными». Понимать, что есть обратная сторона и у «любви», а также у «терапии», «развития», «успеха», «красоты» и «совершенства». И еще многих других идей, претворяемых в жизнь с самыми добрыми намерениями. Для примера из жизни, можно взять идею «естественного родительства», это набор хороших идей, с которыми сложно не согласиться, о том как важно прислушиваться к голосу родительской интуиции, уважать ребенка и серьезно относиться к его потребностям. Но когда конкретные практики (как спать, как кормить, как гулять) начинают превращаться в новую идеологию, то это становится еще одним способом делить людей на «своих» и «чужих». «Возишь ребенка в коляске/не кормишь грудью?? — о чем с тобой можно разговаривать?!» Диалог на этом заканчивается, «правильная» мама получает одобрение «своих», а «неправильная» — чувство вины. Парадокс заключается в том, что хотя содержанию идеи могут быть самыми передовыми и «естественными», по способу подачи они будут мало отличаться от того, как пару десятилетий назад эксперты вроде Б.Спока убеждали, что «не надо приручать к рукам» и «пусть проплачется». И тем самым послание остается прежним: есть кто-то, кто знает лучше тебя. Это все так же отдаляет людей друг от друга, от себя самих.

Ну и еще несколько зарисовок на память. Скорее интересующимся нарративным подходом это может быть интересно(Цитирую я его по памяти, так что могу ошибаться).

Кадр 1. В молодости Арт занимался political visual art, и в своей работе продолжает использовать визуальные средства. Он записывает слова, которые произносит клиент, описывая ситуацию, дословно (например, «she is a bitch!»), но записывает их не просто в тетрадь — а наносит на большую доску на стене. Настолько большую, что иногда использует для этого лестницу. Он говорит, что для него важно, что они с человеком вместе смотрят на эту доску.

Кадр 2. Сама «карта» работы у него простая:


1. Definition of a problem / Определение проблемы
2. Effects/Response / Исследование последствий проблемы и откликов на нее
3. Evaluating position / Определение позиции
4. What matters to you / Исследование ценностей (того, что значимо для человека)

— и при этом тут все совсем непросто. Видимо, дело не в «карте», а в том, как он остается с человеком в том, где тот есть. Черт, не могу объяснить. Понимаете, он как будто никуда не хочет человека привести — до того, как тому будет «где стоять». Ему задавали много вопросов, и в том числе настойчиво расспрашивали — «ну а все-таки с будущим вы как-то работаете? В какой момент? Как именно?» И он как-то неясно отвечал, как будто нет у него особого какого-то метода, и не направляет он туда клиента, и даже напротив скорее остается в настоящем или даже прошлом. И при этом это вся работа про будущее. И «клиенты» его уходят очень далеко (по рассказам о было-стало).

Кадр 3. Про то самое «где стоять».
Сложный кейс, неграмотный (да, у них в канадской глубинке это не редкость), потерянный, битый жизнью, практически ушедший «в леса» мужчина, длинный запутанный транскрипт разговора. Арт топчется на месте. «Я не знаю, понимаешь ли ты к чему я это все говорю, мне просто хотелось бы, чтобы у тебя было место, на котором ты мог бы стоять… ты понимаешь, о чем я?» — «Да, ты говоришь о доме… доме, из которого я всегда бежал… или кто-то пытался строить его за меня. …А сейчас я бы хотел построить его сам».

«I just want you to have some place to stand on», остались в голове звучать его слова. Это непростая идея — принять, что насилие могло быть когда-то для человека способом выживания. И наверное, с насилием особенно сложно, и хочется увести из него побыстрее, по программе «10 шагов к добру и доверию». Но с депрессией, злостью, отчаянием тоже может быть похоже. Хочется поскорее уйти от «плохого» к «хорошему». Но только когда мы уводим «от», мы тем самым лишаем человека того, на что он может быть опирался. Не учитываем, что это был (а может и есть) его способ справляться, его уникальное умение выживать. Мне очень сложно практически совместить эту идею с тем, что «проблемы не в людях, проблемы в проблемах» (как этот взгляд помогает я вижу как раз практически), и того, что от некоторых проблем действительно можно и нужно отказаться насовсем, никак не принимая их на свой счет. Но отказаться от идей Арта, перестать видеть это, я тоже не хочу. Вот так и живу в неопределенности теперь, что поделать.

Кадр 4. «My bum is sore.» Это была очень личная история про то, как его мама, в уже очень престарелом возрасте, с болезнью Альцгеймера, смогла сказать то, что очень стоило сказать про то, что ее давно и очень сильно достало.

Кадр 5. Его спросили про «профессиональное выгорание» (ну понятно, такой контингент клиентов). Он сказал, что его про это часто спрашивают. Но что он лично чувствовал столько тепла, поддержки, искренности в сложных разговорах с мужчинами, с которыми он работает вокруг темы насилия — и при этом испытывал отдаленность, враждебность в отношениях с коллегами или начальством. Что непосредственно работа его очень поддерживает.

Кадр 6. Арт рассказывает, как любит посидеть на крыльце своего дома, откуда открывается прекрасный вид на окружающие безлюдные холмы, с джином и книжкой Фуко (или Дерриды — любимые им философы-постмодернисты). «Иногда я читаю одну страницу очень подолгу. Потому что если вы читали что-нибудь из этого, то вы понимаете, что иногда читая это, чувствуешь себя непроходимо тупым.» — «Но иногда встречается одно предложение — и оно оказывается настолько важным и столько всего проясняется».

В этом месте он мне напомнил Джорджио Нардоне (хотя тот совершенно другой человек по складу, элегантный и обстоятельный, в Арте же нет ни сантиметра желания выглядеть как Профессор) рассказывал, комментируя свои теоретические расхождения со Стивом де Шезером: «у нас прекрасные отношения, мы бывало с ним часами могли обсуждать идеи Людвига Витгенштейна». Это какие-то особенные люди, способные понимать философию напрямую, без предварительного перевода на язык своей (в данном случае психотерапевтической) гильдии. Немногим это дается даже прочитать по доброй воле, а уж понять, а уж положить это в основу действий…

И мне было очень важно, как я понимаю сейчас, это разрешение: читать очень медленно и вдумчиво, и понимать — иногда — какую-нибудь одну фразу. Но все-таки — понимать.

Кадр 7. Просто фото на память.

Надеюсь, что Арт приедет еще как-нибудь в Россию, потому что есть ощущение, что такие люди что-то меняют самим фактом своего существования.

Update: перевод статьи Арта Фишера Власть и обещание «невинных» пространств