Сегодня и в выходные я на семинаре у Даши «Введение в нарративную практику». Такие отличные темы там поднимаются. Что такое хороший вопрос. Как быть автором собственной жизни. Не пытаюсь ли я при этом быть автором чьей-то еще жизни. Как найти свою предпочитаемую историю и развивать ее.
Даша дает много теории и одновременно рассказывает много случаев из практики (и поэтому все очень плотно). Здесь много о языке, о личной истории и ее описании. Лучше, если история «насыщенная» (thick), живая, рассказанная от первого лица. Важно что рассказывается, важно как рассказывается. На эту тему понравилась история о том, как приходит человек на консультацию и говорит: «у меня депрессия». А терапевт спрашивает — а как это называлось до того, как вы узнали, что это обозначается понятием «депрессия»? Выясняется, что раньше это называлось «очень жаль, что Деда Мороза не существует.» И у этих описаний — очень разные последствия. В одном случае нужно выписать таблетки, во втором случае можно сделать что-то другое.
Это, кстати, не психотерапия. Может быть использована в этих целях, но к ней не сводится. Скорее, это социальная практика. Они считают, что у многих личных проблем есть социальные причины. «Если увидишь черепаху на дереве, знай: она не сама туда влезла». Нужна ли психотерапия ребенку, который, как бы это сказать, не мальчик и в то же время не девочка, в генетическом смысле? Ему самому с собой нормально. Ему становится плохо с другими, для которых он ненормальный. И вот приезжает такой нарративный практик, очень обаятельный трансвестит в деревню, где живет этот ребенок (дело происходит в Норвегии), и начинает работать со всем сообществом, с людьми, с которыми тот общается, объясняя, что это, конечно, привычно, когда полов два… — но бывает и по-другому.
Для тех, кто знаком с НЛП: они очень изящно работают с изменением ограничивающих убеждений. А еще Майкл Уайт, основатель нарративного подхода по чудодейственности описания случаев из его практики чем-то напомнил Милтона Эриксона. При этом метод кажется очень ясным, простроенным, воспроизводимым, хотя это не чистая технология, это практика, искусство, готовность просто быть рядом с человеком, не зная куда зайдет разговор, слушая и расспрашивая с «уважительным любопытством». А еще Майкл взвешивал истории болезни… и приглашал как можно быстрее прийти тех, у кого она самая тяжелая, в смысле, по весу — потому что они уже достаточно натерпелись. Сами истории болезни он, кстати, не читал. Потому что в этом подходе не очень интересуются причинами проблем, они работают с последствиями — которые есть сейчас и может быть будут, и с которыми можно что-то сделать.
Еще два дня, и если за это время эти идеи, которые мне очень нравятся, станут не просто идеями, а частью меня, это будет сильно.
***
А после этого, ощущая, что количество ума во мне превышало предельно допустимые нормы, и телу было нужно хотя бы сорок минут движения, я все-таки поехала на джем. И знаете, это того стоило. Такая наступает синестезия, смешение модальностей. Я танцую, и всплывают эти обычные мысли про то, как я танцую, и как мне бы мне хотелось танцевать — а навстречу им всплывают вопросы из раздела «деконструкция» карт нарративной практики — в которой выясняют откуда растут ноги у этого убеждения, кому это выгодно, кто это сказал и есть ли люди, которые в это не верят: «А кто сказал, что я должна танцевать так? А кто сказал, что танец должен быть таким?» Разнообразным, красивым, техничным, с такими-то поддержками, и далее по списку. И анти-ответы на все эти «должна» (никто, необязательно, может быть по-другому) не отнимают внимание, но позволяют продолжать просто танцевать так, как я могу. И возникло ощущение, что я могу пойти в любую сторону, что мне открыты абсолютно все возможности движения, что у тела нет границ — и при этом я осознаю, что иду я не в любую сторону, что я совершаю выбор, что он уже много чем ограничен — наличием партнера, нашими возможностями, безопасностью, уместностью или неуместностью поддержки в этот самый момент, настроением. И в этом ограничении тоже есть свобода, и эти ограничения создают интерес, потому что я не знаю что будет дальше — и мне любопытно продолжать.
