автор Joanne Cacciatore
Источник: «Why Grief Is A Series of Contractions and Expansions».
Перевод Ольги Зотовой
«Горевание — процесс сжатия и расширения, который происходит снова и снова.
Внутри этой модели сжатие не является неправильным или плохим, сжатие не нужно останавливать или контролировать. Сжатие необходимо для расширения — и, таким образом, сжатие само по себе является частью расширения.
Сжатие скорби происходит, когда наше внимание и энергия втягиваются внутрь, наше окружение уменьшается, возможно, потому, что в этот конкретный момент мы чувствуем себя подавленными. Чувствуя себя подавленными, мы сжимаемся и эмоционально закрываемся, мы сохраняем энергию и внимание, сосредоточиваясь на горе и на себе. В момент сжатия нам кажется, что само наше выживание оказывается под угрозой. Мы можем чувствовать себя неустойчиво, в небезопасности, без поддержки; мы можем чувствовать себя слабыми, отчаявшимися, испуганными и уязвимыми. В такие моменты мы можем свернуться и задержать дыхание. В такие моменты мы чувствуем призыв к самозащите. На каком-то уровне мы чувствуем, что сжатие спасет нас.
Расширение может сопровождаться глубоким вдохом и вдохом, представляя из себя небольшое, иногда минимальное расширение после сжатия. Позволяя сжатию просто быть, со временем мы видим, что оно естественным образом убывает, а плотность ослабляется, мы становимся больше, начинаем более охотно выходить на улицу и исследовать, рисковать, открываться и раскрываться. И мы можем обнаружить себя в моменте доверия, безопасности, любопытства, готовности, контакта, принадлежности и, возможно, даже надежды. В предыдущие моменты сжатие спасало нас; в этот момент нас спасает расширение.
В этой модели расширение также не является неправильным или плохим (или хорошим и правильным!); расширение не нужно останавливать или контролировать. Расширение тоже необходимо для последующего сжатия — и, следовательно, расширение само по себе является частью сжатия.
Жена Роланда Сюзан и его сын, младенец, погибли в автокатастрофе всего за четыре месяца до нашей встречи. Роланд, застенчивый и сдержанный инженер около сорока, который женился в зрелом возрасте, был поистине опустошен. Во время наших первых встреч он редко встречался взглядом. Чаще всего его голова свисала вниз, речь его была похожа на бормотание, и слова были едва различимы.
Затем около полугодовой отметки Роланд пришел, чувствуя себя легче. За пару дней до этого он снова встретился с некоторыми старыми друзьями. Они попросили его показать фотографии сына, Джексона. Все заметили как тот был похож на Роланда. Он рассказал, что когда друзья разговаривали с ним о его сыне, он почувствовал как на сердце одновременно становится теплее и оно разрывается. В эту ночь Роланд вернулся домой и снова повесил свадебные фотографии на стены спальни, в которой они жили с Сюзан. Он посмотрел видеоролик с Джексоном.
Эта сессия была первой, когда он поддерживал зрительный контакт со мной в течение многих часов, проведенных нами вместе.
«Я думаю, что, может быть, смогу это пережить», — сказал Роланд с оттенком надежды.
Шесть месяцев спустя, около годовщины смерти Сюзан и Джексона, мы с Роландом встретились в моем кабинете. Лицо Роланда, опустошенное и угрюмое, выражало то, что слова не могли передать. «Я не знаю, как жить дальше», — сказал он, говоря правду того момента. «Вся моя жизнь ушла. Я потерял все это. Почему я должен быть здесь?»
Я спросила его, что значит не хотеть здесь быть.
«Все потеряло смысл. Все в моем мире потеряло цвет. Ничего радостного… Несколько месяцев назад я подумал, что, возможно, я немного справляюсь… А сейчас я в яме, в узкой дыре, в шкафу. Я чувствую себя так же, как и в первые несколько месяцев. Я просто хочу убежать.»
Мы разговаривали больше часа о том, как убегать и об этом маленьком, сжатом шкафу боли. Я спросила, может ли он остаться с ним, пока это не изменится.
«А что, если оно не изменится?» — сказал он, почти в панике.
«Изменится», — ответила я. «Все меняется».
Роланд начал смиряться с этой неопределенностью. Затем, через несколько недель, он начал замечать, что снова почувствовал себя светлее, и что дверь этого крошечного, сжатого шкафа боли распахнулась.
Мы работали вместе почти три года, и Роланд начал видеть свое горе в виде циклов сжатий и расширений. Однажды он поделился озарением: во время сжатия (которому он теперь научился сдаваться), он чувствовал себя в безопасности, только когда знал, что может говорить о своих переживаниях с человеком, которому он доверяет. Когда он не чувствовал поддержки в процессе сжатия, не знал, что кто-то еще есть на другой стороне этой двери шкафа, где-то рядом, даже если и по отдельности, то он легко оказывался переполненным горем и не мог его выносить.
Примерно через год после нашей последней встречи Роланд отправил мне письмо по электронной почте, это был период сжатия.
Просто знание, что он может связаться со мной, помогало ему чувствовать себя в безопасности. Этот период сжатия, по его словам, был вызван появлением романтического интереса к коллеге. Из-за этих чувств он погрузился в сомнения, чувствуя, что предает Сюзан и Джексона.
В этот период Роланд приходил ко мне несколько раз. Мы оставались с этими чувствами в течение нескольких недель, наблюдая, как они усиливаются, а затем ослабевают. В конце концов, он начал замечать более продолжительный сдвиг.
Два года спустя он женился на той самой коллеге, женщине по имени Нэнси, и их свадебная церемония также выражала почтение Сюзен и Джексону. Нэнси и Роланд поместили фотографию Сюзан и Джексона на алтарь, а в конце церемонии им была посвящена минута тишины.
Роланд сказал мне, что готовность Нэнси почитать его умершую жену и сына расширила их близость и связь.
Во время моментов сжатия важно, чтобы рядом были другие люди, которые могут оставаться рядом с нами, чтобы, когда мы достигаем вершины страданий, мы могли повернуться и посмотреть в глаза состраданию другого и смочь пройти на другую сторону. Во время расширения важно также смириться с присутствием сжатия, помнить о нем и том, что мы уже пережили много сжатий — и будем переживать еще.
Мы можем опасаться, что будем испытывать только сжатие — что период сжатия будет постоянным, оставив нас парализованными болью на протяжении всей нашей жизни, боясь любви и жизни, страшащимися еще большей боли, в своего рода смерти при жизни. Мы можем рассчитывать только на расширение – тщетное усилие, призрак, ловушка. Попытка жить только в расширении – это состояние самообмана и неаутентичности, и в конечном счете, это оставит нас неудовлетворенными собственной идентичностью, с душой, изношенной от постоянного притворства.
Естественный ход горевания, как и в остальной части природы, является сжатием-расширением-сжатие-расширением-сжатием-расширением, возможно, бесконечным.
Наши эмоции движутся внутри нас, сквозь нас и между нами.
Сначала происходит дезинтеграция. Потом следует реинтеграция.
Сжатие позволяет случиться расширению.
Это мудрость вселенной, мудрость вашего тела, мудрость вашего сердца.»
Отрывок из книги «Bearing the Unbearable: Love, Loss, and the Heartbreaking Path of Grief», Joanne Cacciatore.
